Альбом
Титулярный советник Кратеров, худой и тонкий, как адмиралтейский шпиль, выступил вперед и, обратясь к Жмыхову, сказал: — Ваше превосходительство! Движимые и тронутые всею душой вашим долголетним начальничеством и отеческими попечениями… — Более чем в продолжение целых десяти лет, — подсказал Закусин. — Более чем в продолжение целых десяти лет, мы, ваши подчиненные, в сегодняшний знаменательный для нас… тово… день подносим вашему превосходительству, в знак нашего уважения и глубокой благодарности, этот альбом с нашими портретами и желаем в продолжение вашей знаменательной жизни, чтобы еще долго-долго, до самой смерти, вы не оставляли нас… — Своими отеческими наставлениями на пути правды и прогресса… — добавил Закусин, вытерев со лба мгновенно выступивший пот; ему, очевидно, очень хотелось говорить и, по всей вероятности, у него была готова речь. — И да развевается, — кончил он, — ваш стяг еще долго-долго на поприще гения, труда и общественного самосознания! По левой морщинистой щеке Жмыхова поползла слеза. — Господа! — сказал он дрожащим голосом. — Я не ожидал, никак не думал, что вы будете праздновать мой скромный юбилей… Я тронут… даже… весьма… Этой минуты я не забуду до самой могилы, и верьте… верьте, друзья, что никто не желает вам так добра, как я… А ежели что и было, то для вашей же пользы… Жмыхов, действительный статский советник, поцеловался с титулярным советником Кратеровым, который не ожидал такой чести и побледнел от восторга. Затем начальник сделал рукой жест, означавший, что он от волнения не может говорить, и заплакал, точно ему не дарили дорогого альбома, а, наоборот, отнимали… Потом, немного успокоившись и сказав еще несколько прочувствованных слов и дав всем пожать свою руку, он, при громких радостных кликах, спустился вниз, сел в карету и, провожаемый благословениями, уехал. Сидя в карете, он почувствовал в груди наплыв неизведанных доселе радостных чувств и еще раз заплакал. Дома ожидали его новые радости. Там его семья, друзья и знакомые устроили ему такую овацию, что ему показалось, что он в самом деле принес отечеству очень много пользы и что, не будь его на свете, то, пожалуй, отечеству пришлось бы очень плохо. Юбилейный обед весь состоял из тостов, речей, объятий и слез. Одним словом, Жмыхов никак не ожидал, что его заслуги будут приняты так близко к сердцу. — Господа! — сказал он перед десертом. — Два часа тому назад я был удовлетворен за все те страдания, которые приходится переживать человеку, который служит, так сказать, не форме, не букве, а долгу. Я за всё время своей службы непрестанно держался принципа: не публика для нас, а мы для публики. И сегодня я получил высшую награду! Мои подчиненные поднесли мне альбом… Вот! Я тронут. Праздничные физиономии нагнулись к альбому и стали его рассматривать. — А альбом хорошенький! — сказала дочь Жмыхова, Оля. — Я думаю, он рублей пятьдесят стоит. О, какая прелесть! Ты, папка, отдай мне этот альбом. Слышишь? Я его спрячу… Такой хорошенький. После обеда Олечка унесла альбом к себе в комнату и заперла его в стол. На другой день она вынула из него чиновников и побросала их на пол, и вместо них вставила своих институтских подруг. Форменные вицмундиры уступили свое место белым пелеринкам. Коля, сынок его превосходительства, подобрал чиновников и раскрасил их одежды красной краской. Безусым нарисовал он зеленые усы, а безбородым — коричневые бороды. Когда нечего уже было красить, он вырезал из карточек человечков, проколол им булавкой глаза и стал играть в солдатики. Вырезав титулярного советника Кратерова, он укрепил его на коробке из-под спичек и в таком виде понес его в кабинет к отцу. — Папа, монумент! Погляди! Жмыхов захохотал, покачнулся и, умилившись, поцеловал взасос Колину щечку. — Ну, иди, шалун, покажи маме. Пусть и мама посмотрит.
The Album
KRATEROV, the titular councillor, as thin and slender as the Admiralty spire, stepped forward and, addressing Zhmyhov, said:
"Your Excellency! Moved and touched to the bottom of our hearts by the way you have ruled us during long years, and by your fatherly care. . . ."
"During the course of more than ten years. . ." Zakusin prompted.
"During the course of more than ten years, we, your subordinates, on this so memorable for us . . . er . . . day, beg your Excellency to accept in token of our respect and profound gratitude this album with our portraits in it, and express our hope that for the duration of your distinguished life, that for long, long years to come, to your dying day you may not abandon us. . . ."
"With your fatherly guidance in the path of justice and progress. . ." added Zakusin, wiping from his brow the perspiration that had suddenly appeared on it; he was evidently longing to speak, and in all probability had a speech ready. "And," he wound up, "may your standard fly for long, long years in the career of genius, industry, and social self-consciousness."
A tear trickled down the wrinkled left cheek of Zhmyhov.
"Gentlemen!" he said in a shaking voice, "I did not expect, I had no idea that you were going to celebrate my modest jubilee. . . . I am touched indeed . . . very much so. . . . I shall not forget this moment to my dying day, and believe me . . . believe me, friends, that no one is so desirous of your welfare as I am . . . and if there has been anything . . . it was for your benefit."
Zhmyhov, the actual civil councillor, kissed the titular councillor Kraterov, who had not expected such an honour, and turned pale with delight. Then the chief made a gesture that signified that he could not speak for emotion, and shed tears as though an expensive album had not been presented to him, but on the contrary, taken from him . . . . Then when he had a little recovered and said a few more words full of feeling and given everyone his hand to shake, he went downstairs amid loud and joyful cheers, got into his carriage and drove off, followed by their blessings. As he sat in his carriage he was aware of a flood of joyous feelings such as he had never known before, and once more he shed tears.
At home new delights awaited him. There his family, his friends, and acquaintances had prepared him such an ovation that it seemed to him that he really had been of very great service to his country, and that if he had never existed his country would perhaps have been in a very bad way. The jubilee dinner was made up of toasts, speeches, and tears. In short, Zhmyhov had never expected that his merits would be so warmly appreciated.
"Gentlemen!" he said before the dessert, "two hours ago I was recompensed for all the sufferings a man has to undergo who is the servant, so to say, not of routine, not of the letter, but of duty! Through the whole duration of my service I have constantly adhered to the principle;--the public does not exist for us, but we for the public, and to-day I received the highest reward! My subordinates presented me with an album . . . see! I was touched."
Festive faces bent over the album and began examining it.
"It's a pretty album," said Zhmyhov's daughter Olya, "it must have cost fifty roubles, I do believe. Oh, it's charming! You must give me the album, papa, do you hear? I'll take care of it, it's so pretty."
After dinner Olya carried off the album to her room and shut it up in her table drawer. Next day she took the clerks out of it, flung them on the floor, and put her school friends in their place. The government uniforms made way for white pelerines. Kolya, his Excellency's little son, picked up the clerks and painted their clothes red. Those who had no moustaches he presented with green moustaches and added brown beards to the beardless. When there was nothing left to paint he cut the little men out of the card-board, pricked their eyes with a pin, and began playing soldiers with them. After cutting out the titular councillor Kraterov, he fixed him on a match-box and carried him in that state to his father's study.
"Papa, a monument, look!"
Zhmyhov burst out laughing, lurched forward, and, looking tenderly at the child, gave him a warm kiss on the cheek.
"There, you rogue, go and show mamma; let mamma look too."
[The end] |
