Мститель
Федор Федорович Сигаев вскоре после того, как застал свою жену на месте преступления, стоял в оружейном магазине Шмукс и К° и выбирал себе подходящий револьвер. Лицо его выражало гнев, скорбь и бесповоротную решимость. «Я знаю, что мне делать… — думал он. — Семейные основы поруганы, честь затоптана в грязь, порок торжествует, а потому я, как гражданин и честный человек, должен явиться мстителем. Сначала убью ее и любовника, а потом себя…» Он еще не выбрал револьвера и никого еще не убил, но его воображение уже рисовало три окровавленных трупа, размозженные черепа, текущий мозг, сумятицу, толпу зевак, вскрытие… С злорадством оскорбленного человека он воображал себе ужас родни и публики, агонию изменницы и мысленно уже читал передовые статьи, трактующие о разложении семейных основ. Приказчик магазина — подвижная, французистая фигурка с брюшком и в белом жилете — раскладывал перед ним револьверы и, почтительно улыбаясь, шаркая ножками, говорил: — Я советовал бы вам, мсье, взять вот этот прекрасный револьвер. Система Смит и Вессон. Последнее слово огнестрельной науки. Тройного действия, с экстрактором, бьет на шестьсот шагов, центрального боя. Обращаю, мсье, ваше внимание на чистоту отделки. Самая модная система, мсье… Ежедневно продаем по десятку для разбойников, волков и любовников. Очень верный и сильный бой, бьет на большой дистанции и убивает навылет жену и любовника. Что касается самоубийц, то, мсье, я не знаю лучшей системы… Приказчик поднимал и опускал курки, дышал на стволы, прицеливался и делал вид, что задыхается от восторга. Глядя на его восхищенное лицо, можно было подумать, что сам он охотно пустил бы себе пулю в лоб, если бы только обладал револьвером такой прекрасной системы, как Смит и Вессон. — А какая цена? — спросил Сигаев. — Сорок пять рублей, мсье. — Гм!.. Для меня это дорого! — В таком случае, мсье, я предложу вам другой системы, подешевле. Вот, не угодно ли посмотреть? Выбор у нас громадный, на разные цены… Например, этот револьвер системы Лефоше стоит только восемнадцать рублей, но… (приказчик презрительно поморщился)… но, мсье, эта система уже устарела. Ее покупают теперь только умственные пролетарии и психопатки. Застрелиться или убить жену из Лефоше считается теперь знаком дурного тона. Хороший тон признает только Смита и Вессон. — Мне нет надобности ни стреляться, ни убивать, — угрюмо солгал Сигаев. — Я покупаю это просто для дачи… пугать воров… — Нам нет дела, для чего вы покупаете, — улыбнулся приказчик, скромно опуская глаза. — Если бы в каждом случае мы доискивались причин, то нам, мсье, пришлось бы закрыть магазин. Для пуганья ворон Лефоше не годится, мсье, потому что он издает негромкий, глухой звук, а я предложил бы вам обыкновенный капсюльный пистолет Мортимера, так называемый дуэльный… «А не вызвать ли мне его на дуэль? — мелькнуло в голове Сигаева. — Впрочем, много чести… Таких скотов убивают, как собак…» Приказчик, грациозно поворачиваясь и семеня ножками, не переставая улыбаться и болтать, положил перед ним целую кучу револьверов. Аппетитнее и внушительнее всех выглядел Смит и Вессон. Сигаев взял в руки один револьвер этой системы, тупо уставился на него и погрузился в раздумье. Воображение его рисовало, как он размозжает черепа, как кровь рекою течет по ковру и паркету, как дрыгает ногой умирающая изменница… Но для его негодующей души было мало этого. Кровавые картины, вопль и ужас его не удовлетворяли… Нужно было придумать что-нибудь более ужасное. «Вот что, я убью его и себя, — придумал он, — а ее оставлю жить. Пусть она чахнет от угрызений совести и презрения окружающих. Это для такой нервной натуры, как она, гораздо мучительнее смерти…» И он представил себе свои похороны: он, оскорбленный, лежит в гробу, с кроткой улыбкой на устах, а она, бледная, замученная угрызениями совести, идет за гробом, как Ниобея, и не знает, куда деваться от уничтожающих презрительных взглядов, какие бросает на нее возмущенная толпа… — Я вижу, мсье, что вам нравится Смит и Вессон, — перебил приказчик его мечтания. — Если он кажется вам дорог, то извольте, я уступлю пять рублей… Впрочем, у нас еще есть другие системы, подешевле. Французистая фигурка грациозно повернулась и достала с полок еще дюжину футляров с револьверами. — Вот, мсье, цена тридцать рублей. Это недорого, тем более, что курс страшно понизился, а таможенные пошлины, мсье, повышаются каждый час. Мсье, клянусь богом, я консерватор, но и я уже начинаю роптать! Помилуйте, курс и таможенный тариф сделали то, что теперь оружие могут приобретать только богачи! Беднякам осталось только тульское оружие и фосфорные спички, а тульское оружие — это несчастье! Стреляешь из тульского револьвера в жену, а попадаешь себе в лопатку… Сигаеву вдруг стало обидно и жаль, что он будет мертв и не увидит мучений изменницы. Месть тогда лишь сладка, когда имеешь возможность видеть и осязать ее плоды, а что толку, если он будет лежать в гробу и ничего не сознавать. «Не сделать ли мне так, — раздумывал он. — Убью его, потом побуду на похоронах, погляжу, а после похорон себя убью… Впрочем, меня до похорон арестуют и отнимут оружие… Итак: убью его, она останется в живых, я… я до поры до времени не убиваю себя, а пойду под арест. Убить себя я всегда успею. Арест тем хорош, что на предварительном дознании я буду иметь возможность раскрыть перед властью и обществом всю низость ее поведения. Если я убью себя, то она, пожалуй, со свойственной ей лживостью и наглостью, во всем обвинит меня, и общество оправдает ее поступок и, пожалуй, посмеется надо мной; если же я останусь жив, то…» Через минуту он думал: «Да, если я убью себя, то, пожалуй, меня же обвинят и заподозрят в мелком чувстве… И к тому же, за что себя убивать? Это раз. Во-вторых, застрелиться — значит струсить. Итак: убью его, ее оставлю жить, сам иду под суд. Меня будут судить, а она будет фигурировать в качестве свидетельницы… Воображаю ее смущение, ее позор, когда ее будет допрашивать мой защитник! Симпатии суда, публики и прессы будут, конечно, на моей стороне…» Он размышлял, а приказчик раскладывал перед ним товар и считал своим долгом занимать покупателя. — Вот английские новой системы, недавно только получены, — болтал он. — Но предупреждаю, мсье, все эти системы бледнеют перед Смит и Вессон. На днях — вы, вероятно, уже читали — один офицер приобрел у нас револьвер системы Смит и Вессон. Он выстрелил в любовника и — что же вы думаете? — пуля прошла навылет, пробила затем бронзовую лампу, потом рояль, а от рояля рикошетом убила болонку и контузила жену. Эффект блистательный и делает честь нашей фирме. Офицер теперь арестован… Его, конечно, обвинят и сошлют в каторжные работы! Во-первых, у нас еще слишком устарелое законодательство; во-вторых, мсье, суд всегда бывает на стороне любовника. Почему? Очень просто, мсье! И судьи, и присяжные, и прокурор, и защитник сами живут с чужими женами, и для них будет покойнее, если в России одним мужем будет меньше. Обществу было бы приятно, если бы правительство сослало всех мужей на Сахалин. О, мсье, вы не знаете, какое негодование возбуждает во мне современная порча нравов! Любить чужих жен теперь так же принято, как курить чужие папиросы и читать чужие книги. С каждым годом у нас торговля становится всё хуже и хуже — это не значит, что любовников становится всё меньше, а значит, что мужья мирятся со своим положением и боятся суда и каторги. Приказчик оглянулся и прошептал: — А кто виноват, мсье? Правительство! «Идти на Сахалин из-за какой-нибудь свиньи тоже не разумно, — раздумывал Сигаев. — Если я пойду на каторгу, то это даст только возможность жене выйти замуж вторично и надуть второго мужа. Она будет торжествовать… Итак: ее я оставлю в живых, себя не убиваю, его … тоже не убиваю. Надо придумать что-нибудь более разумное и чувствительное. Буду казнить их презрением и подниму скандальный бракоразводный процесс…» — Вот, мсье, еще новая система, — сказал приказчик, доставая с полки дюжину. — Обращаю ваше внимание на оригинальный механизм замка… Сигаеву, после его решения, револьвер был уже не нужен, а приказчик между тем, вдохновляясь всё более и более, не переставал раскладывать перед ним свой товар. Оскорбленному мужу стало совестно, что из-за него приказчик даром трудился, даром восхищался, улыбался, терял время… — Хорошо, в таком случае… — забормотал он, — я зайду после или… или пришлю кого-нибудь. Он не видел выражения лица у приказчика, но, чтобы хотя немного сгладить неловкость, почувствовал необходимость купить что-нибудь. Но что же купить? Он оглядел стены магазина, выбирая что-нибудь подешевле, и остановил свой взгляд на зеленой сетке, висевшей около двери. — Это… это что такое? — спросил он. — Это сетка для ловли перепелов. — А что стоит? — Восемь рублей, мсье. — Заверните мне… Оскорбленный муж заплатил восемь рублей, взял сетку и, чувствуя себя еще более оскорбленным, вышел из магазина.
An Avenger
SHORTLY after finding his wife _in flagrante delicto_ Fyodor Fyodorovitch Sigaev was standing in Schmuck and Co.'s, the gunsmiths, selecting a suitable revolver. His countenance expressed wrath, grief, and unalterable determination.
"I know what I must do," he was thinking. "The sanctities of the home are outraged, honour is trampled in the mud, vice is triumphant, and therefore as a citizen and a man of honour I must be their avenger. First, I will kill her and her lover and then myself."
He had not yet chosen a revolver or killed anyone, but already in imagination he saw three bloodstained corpses, broken skulls, brains oozing from them, the commotion, the crowd of gaping spectators, the post-mortem. . . . With the malignant joy of an insulted man he pictured the horror of the relations and the public, the agony of the traitress, and was mentally reading leading articles on the destruction of the traditions of the home.
The shopman, a sprightly little Frenchified figure with rounded belly and white waistcoat, displayed the revolvers, and smiling respectfully and scraping with his little feet observed:
". . . I would advise you, M'sieur, to take this superb revolver, the Smith and Wesson pattern, the last word in the science of firearms: triple-action, with ejector, kills at six hundred paces, central sight. Let me draw your attention, M'sieu, to the beauty of the finish. The most fashionable system, M'sieu. We sell a dozen every day for burglars, wolves, and lovers. Very correct and powerful action, hits at a great distance, and kills wife and lover with one bullet. As for suicide, M'sieu, I don't know a better pattern."
The shopman pulled and cocked the trigger, breathed on the barrel, took aim, and affected to be breathless with delight. Looking at his ecstatic countenance, one might have supposed that he would readily have put a bullet through his brains if he had only possessed a revolver of such a superb pattern as a Smith-Wesson.
"And what price?" asked Sigaev.
"Forty-five roubles, M'sieu."
"Mm! . . . that's too dear for me."
"In that case, M'sieu, let me offer you another make, somewhat cheaper. Here, if you'll kindly look, we have an immense choice, at all prices. . . . Here, for instance, this revolver of the Lefaucher pattern costs only eighteen roubles, but . . ." (the shopman pursed up his face contemptuously) ". . . but, M'sieu, it's an old-fashioned make. They are only bought by hysterical ladies or the mentally deficient. To commit suicide or shoot one's wife with a Lefaucher revolver is considered bad form nowadays. Smith-Wesson is the only pattern that's correct style."
"I don't want to shoot myself or to kill anyone," said Sigaev, lying sullenly. "I am buying it simply for a country cottage . . . to frighten away burglars. . . ."
"That's not our business, what object you have in buying it." The shopman smiled, dropping his eyes discreetly. "If we were to investigate the object in each case, M'sieu, we should have to close our shop. To frighten burglars Lefaucher is not a suitable pattern, M'sieu, for it goes off with a faint, muffled sound. I would suggest Mortimer's, the so-called duelling pistol. . . ."
"Shouldn't I challenge him to a duel?" flashed through Sigaev's mind. "It's doing him too much honour, though. . . . Beasts like that are killed like dogs. . . ."
The shopman, swaying gracefully and tripping to and fro on his little feet, still smiling and chattering, displayed before him a heap of revolvers. The most inviting and impressive of all was the Smith and Wesson's. Sigaev picked up a pistol of that pattern, gazed blankly at it, and sank into brooding. His imagination pictured how he would blow out their brains, how blood would flow in streams over the rug and the parquet, how the traitress's legs would twitch in her last agony. . . . But that was not enough for his indignant soul. The picture of blood, wailing, and horror did not satisfy him. He must think of something more terrible.
"I know! I'll kill myself and him," he thought, "but I'll leave her alive. Let her pine away from the stings of conscience and the contempt of all surrounding her. For a sensitive nature like hers that will be far more agonizing than death."
And he imagined his own funeral: he, the injured husband, lies in his coffin with a gentle smile on his lips, and she, pale, tortured by remorse, follows the coffin like a Niobe, not knowing where to hide herself to escape from the withering, contemptuous looks cast upon her by the indignant crowd.
"I see, M'sieu, that you like the Smith and Wesson make," the shopman broke in upon his broodings. "If you think it too dear, very well, I'll knock off five roubles. . . . But we have other makes, cheaper."
The little Frenchified figure turned gracefully and took down another dozen cases of revolvers from the shelf.
"Here, M'sieu, price thirty roubles. That's not expensive, especially as the rate of exchange has dropped terribly and the Customs duties are rising every hour. M'sieu, I vow I am a Conservative, but even I am beginning to murmur. Why, with the rate of exchange and the Customs tariff, only the rich can purchase firearms. There's nothing left for the poor but Tula weapons and phosphorus matches, and Tula weapons are a misery! You may aim at your wife with a Tula revolver and shoot yourself through the shoulder-blade."
Sigaev suddenly felt mortified and sorry that he would be dead, and would miss seeing the agonies of the traitress. Revenge is only sweet when one can see and taste its fruits, and what sense would there be in it if he were lying in his coffin, knowing nothing about it?
"Hadn't I better do this?" he pondered. "I'll kill him, then I'll go to his funeral and look on, and after the funeral I'll kill myself. They'd arrest me, though, before the funeral, and take away my pistol. . . . And so I'll kill him, she shall remain alive, and I . . . for the time, I'll not kill myself, but go and be arrested. I shall always have time to kill myself. There will be this advantage about being arrested, that at the preliminary investigation I shall have an opportunity of exposing to the authorities and to the public all the infamy of her conduct. If I kill myself she may, with her characteristic duplicity and impudence, throw all the blame on me, and society will justify her behaviour and will very likely laugh at me. . . . If I remain alive, then . . ."
A minute later he was thinking:
"Yes, if I kill myself I may be blamed and suspected of petty feeling. . . . Besides, why should I kill myself? That's one thing. And for another, to shoot oneself is cowardly. And so I'll kill him and let her live, and I'll face my trial. I shall be tried, and she will be brought into court as a witness. . . . I can imagine her confusion, her disgrace when she is examined by my counsel! The sympathies of the court, of the Press, and of the public will certainly be with me."
While he deliberated the shopman displayed his wares, and felt it incumbent upon him to entertain his customer.
"Here are English ones, a new pattern, only just received," he prattled on. "But I warn you, M'sieu, all these systems pale beside the Smith and Wesson. The other day--as I dare say you have read--an officer bought from us a Smith and Wesson. He shot his wife's lover, and-would you believe it?-the bullet passed through him, pierced the bronze lamp, then the piano, and ricochetted back from the piano, killing the lap-dog and bruising the wife. A magnificent record redounding to the honour of our firm! The officer is now under arrest. He will no doubt be convicted and sent to penal servitude. In the first place, our penal code is quite out of date; and, secondly, M'sieu, the sympathies of the court are always with the lover. Why is it? Very simple, M'sieu. The judges and the jury and the prosecutor and the counsel for the defence are all living with other men's wives, and it'll add to their comfort that there will be one husband the less in Russia. Society would be pleased if the Government were to send all the husbands to Sahalin. Oh, M'sieu, you don't know how it excites my indignation to see the corruption of morals nowadays. To love other men's wives is as much the regular thing to-day as to smoke other men s cigarettes and to read other men's books. Every year our trade gets worse and worse --it doesn't mean that wives are more faithful, but that husbands resign themselves to their position and are afraid of the law and penal servitude."
The shopman looked round and whispered: "And whose fault is it, M'sieu? The Government's."
"To go to Sahalin for the sake of a pig like that--there's no sense in that either," Sigaev pondered. "If I go to penal servitude it will only give my wife an opportunity of marrying again and deceiving a second husband. She would triumph. . . . And so I will leave _her_ alive, I won't kill myself, _him_ . . . I won't kill either. I must think of something more sensible and more effective. I will punish them with my contempt, and will take divorce proceedings that will make a scandal."
"Here, M'sieu, is another make," said the shopman, taking down another dozen from the shelf. "Let me call your attention to the original mechanism of the lock."
In view of his determination a revolver was now of no use to Sigaev, but the shopman, meanwhile, getting more and more enthusiastic, persisted in displaying his wares before him. The outraged husband began to feel ashamed that the shopman should be taking so much trouble on his account for nothing, that he should be smiling, wasting time, displaying enthusiasm for nothing.
"Very well, in that case," he muttered, "I'll look in again later on . . . or I'll send someone."
He didn't see the expression of the shopman's face, but to smooth over the awkwardness of the position a little he felt called upon to make some purchase. But what should he buy? He looked round the walls of the shop to pick out something inexpensive, and his eyes rested on a green net hanging near the door.
"That's . . . what's that?" he asked.
"That's a net for catching quails."
"And what price is it?"
"Eight roubles, M'sieu."
"Wrap it up for me. . . ."
The outraged husband paid his eight roubles, took the net, and, feeling even more outraged, walked out of the shop.
[The end] |
